Знак небес - Страница 28

Зато если ты разорителем явился, то пускай даже вовсе без крови сумел княжеский терем занять – все равно долго терпеть тебя не станут. Посмотрят малость, как ты свою же землю обираешь с бестолковой жадностью, не то что на годы вперед не думая, но и о завтрашнем дне не помышляя, да и турнут в шею.

Вече градское имелось везде, а не только в знаменитом Великом Новгороде. Там оно просто погорластее других было, побестолковее, и собиралось к тому же почаще – вот и вошло в историю. В других городах собирались пореже, лишь когда на душе накипало сверх меры. Но коль соберется, тут уж держись. Всем на орехи достанется, без разбору. Те же киевляне сколь раз выгоняли из города своих князей: «Уходи, княже! Не люб ты нам!» И уходили. А куда тут денешься, когда весь град против тебя встал?

Вот и глядели теперь владимирцы во все глаза на чужака, пытаясь сразу постичь – с чем и кем пришел в их город рязанский князь?

Константин все это не столько понимал, сколько чувствовал. И колкие взгляды, и всеобщую настороженность, и оправданные опасения.

Сколь важно в такой ситуации с самого начала не ошибиться, промашки не допустить, он тоже хорошо сознавал. Первые впечатления – они всегда самые яркие, в память врезаются надолго. А откуда они берутся? От первых поступков, от первых слов.

Если потом и промахнешься неосторожно, что-нибудь учинишь, не думая, ну, скажем, плетью перетянешь какого-нибудь олуха, чтоб не стоял на дороге, загораживая путь князю, – уже полбеды. Тут доброхоты всегда иное, доброе вспомнят, что за тобой к этому времени уже числится, и… простят.

Даже оправдание сыщут: «Не со зла он – сгоряча хлестанул, а чего в сердцах не сделаешь. Ежели бы он всегда такой был – то иное дело, а помните, как он обычно вежество выказывает, даже с людом простым завсегда поздоровается. Да и тот хорош, раззява. Чай, сам понимать должон – князь едет. Нет чтоб посторониться, дорогу дать…»

Гораздо хуже, когда сразу не то содеял, рубанул по живому второпях, даже если просто грубое слово допустил, оскорбив походя. Нет у тебя запаса добрых дел, не скопил еще, так что получишь по полной, а то и сверх того, потому как с незнакомого человека спрос всегда жестче, чем со своего.

Посему и надо поначалу не простую осторожность проявить вкупе с осмотрительностью, но сугубую. В любом деле хорошо семь раз отмерить, прежде чем резать начинать, а уж при знакомстве не грех и семижды семь раз мерку снять. Лишним не будет, только во благо пойдет.

Князь Константин, понимая все это, постарался изрядно.

– Заждались? – спросил он первым делом, едва только вошел в шатер, и улыбнулся чуть виновато.

Мол, извините, ради бога. Вслух же князь прощения не попросил. В таких делах иной раз перебрать будет, все равно что пересолить. Сам попробуй. Без соли любое блюдо просто невкусно будет, но если голоден – съешь, никуда не денешься. А если пересол? То-то и оно.

Однако пояснил, из-за каких безотлагательных дел, которые промедления не терпят, задержался. От объяснения убытка достоинству не будет. И что за дела – тоже скрывать не стал. Дескать, по наущению князей Юрия и Ярослава на рязанские земли ныне половцы набег учинили, потому и должен он был с воеводами своими спешный совет держать – кого под Владимиром оставить, кого на защиту южных пределов послать.

И тут тоже неясно было, почто не потаился и все открыл не таясь. Или же он тем самым намекнул ненавязчиво на то, что за грехи своих князей городским жителям придется отвечать?

Кое-что прояснилось, когда рязанец на неспрошенное ответил, пояснив, почему всех собрал, а не только бояр с епископом.

– Самые именитые здесь ныне сидят, – заметил он уважительно. – Вам все прочие жители доверяют. Ратники городовые боярину Еремею Глебовичу верят, ремесленники и гости торговые – старшинам своим, а весь люд христианский – служителям церкви. Не хочу, чтоб судьба града в одних хоромах боярских да в покоях епископских решалась. Посему и желаю, чтобы вы все меня услышать могли.

Дальше же князь вкратце повторил то, что еще раньше его послы сказывали. Но на сей раз слова эти не в хоромах княжеских прозвучали, келейно, а в присутствии всех.

Условия же выдвинул простые и необременительные. Да что там – можно сказать, и вовсе пустячные. По сути дела, самым тяжким из них был прокорм Константиновых воев, которые здесь, во Владимире, до весны останутся. Обрадовал он горожан и тем, что ежели они ныне миром договорятся, то всех тех, кого в полон под Коломной взяли, к весне по домам распустят. А до этого тоже не в полоне будут, в порубах тесных сидючи, а в рати Константиновой. Придется им сызнова ратную науку проходить, чтоб впредь владимирцев с таким позором не вязали.

– А много ли в сече сынов да братьев наших полегло? – степенно осведомился коваль Бучило.

Еремей Глебович обернулся на него недовольно, глядя со всей строгостью, – почто лезешь поперед набольших, да и епископ Симон с неодобрением вздохнул, но уж больно невтерпеж было Бучиле. Шутка ли, оба сына ушли с ополчением пешим – удаль молодецкая, вишь ли, взыграла. А остановить, воспретить не смей – с князем Юрием не поспоришь. Потому и не выдержал старый коваль, не до приличий тут, лишь бы о судьбе сынов узнать, хотя откуда чужой князь про их участь ведать может.

Константин склонился ухом к соседу своему Хвощу, и тот, сразу догадавшись, что от него нужно, глянув в, список, негромко произнес:

– Бучило это. Он от ковалей здешних.

Рязанец вопрошающе уставился на чернеца Пимена, сидящего возле боярина. Перед ним на дощатом столе лежала толстая пачка бумаги, но Пимен в нее даже не глянул.