Знак небес - Страница 27

Конечно, Еремей Глебович для такого случая припас пару задумок, и коварство свое рязанцу легко провернуть бы не удалось, но уж больно мало сил осталось в распоряжении владимирского градоначальника – еле-еле наберется сотня стражников, да и те далеко не первой молодости. Известное дело – лучших всех позабирали.

Одно радовало боярина – хороший настрой мастеровых людишек. Откуда взялся боевой дух у кузнецов, шорников, кожемяк и гончаров – неведомо, но за ратниками Константина, которые на носилках принесли раненых владимирцев, они следили бдительно, и ежели что…

Впрочем, не было, по счастью, этого самого «ежели». Все рязанцы сделали честь по чести – принесли увечных, сдали их с рук на руки и спокойно удалились. Да и ворота, к которым они раненых принесли, были не массивные Золотые, которые можно намного проще захватить внезапно – поди закрой их быстро, а гораздо меньшие – Иринины.

Да и сами они ступали по городу, который через несколько дней все едино их будет, не как победители, а уважительно и даже как бы с некоторым смущением. Мол, извините, что братию вашу посекли, но тут уж ничего не поделаешь, коли они сами на нашу землю с мечом пришли. И не хотелось, а пришлось.

«Так, может, и завтрашние переговоры тоже не таят в себе угрозы? Удастся договориться – нет ли, а все равно Константин владимирцев отпустит с миром, а не посадит в поруб, как это в свое время учинил князь Всеволод с теми же рязанцами, – продолжал размышлять боярин и досадливо стукнул кулаком по столу. – Одна досада, что по наущению князя Ярослава убивец Гремислав с ватагой татей Рязань спалил дочиста. С той поры и прошло-то всего меньше двух месяцев. А если Константин в отместку за свой стольный град пожелает и с Владимиром такое же учинить?! Если судить по справедливости, то надо палить Переяславль-Залесский, но вдруг рязанский князь за злодеяние это не только Ярослава виноватит, но считает, будто и Юрий Всеволодович к набегу Гремиславову тоже свою руку приложил».

Еремей Глебович вскочил и начал нервно вышагивать по просторной гриднице, теряясь в догадках, что же ему все-таки предпринять. Наконец, малость остыв, он решил, что в любом случае ничего не теряет – городу все едино не устоять, а тут был шанс, который стоило попытаться использовать.

«Да еще и святые отцы рядом будут, – окончательно успокоил он себя. – При них-то точно Константин на столь тяжкий грех, как клятвопреступление, не пойдет. Хоть и бродят о нем страшные слухи, будто он свою братию всю порешил, но и других разговоров тоже предостаточно, вплоть до того, что не убийца он, а совсем напротив – страдалец безвинный. Молва – штука известная. Если она приукрашивать начнет, так чуть ли не до небес славу твою поднимет, а коли примется чернить, то так вымажет с ног до головы, что и родная мать не узнает, отшатнется в ужасе. Умному человеку хорошо известно, что истина всегда где-то посередке находится, только вот где именно – поди-ка разбери».

Но пока попрекнуть рязанского князя при всем желании было нечем. С ранеными он поступил честь по чести, не воспользовавшись удобным случаем, да и плыл сюда мирно – ни одно сельцо на пути не заполыхало.

Там же, где останавливался, смерда не зорил, брал по совести, умеренно. У бедных на коровенку лядащую не покушался, лошадей не отнимал и воев своих – это тоже до боярина донеслось – предупредил строго-настрого, что ежели хоть кто из них меч свой обнажит попусту или бабу какую силком возьмет, то в тот же день на ближайший сук будет вздернут. И ведь на самом деле вздергивал, правда опять-таки лишь по слухам.

В последнее Еремей Глебович не очень-то верил, хотя очевидцы с пеной у рта уверяли, что сами видели эти казни. Пусть даже это лжа, но все равно получалось, что ведет себя рязанец как рачительный хозяин, а не как тать, устроивший набег. Значит, что? А то, что, как ни крути, а ехать на переговоры надобно.

В полдень следующего дня в княжеском шатре – благо бабье лето еще не закончилось – за грубо, наспех сколоченными столами, выставленными буквой «П», уже сидели как владимирцы, так и рязанцы.

Последние заняли лишь перекладинку, кроме самой середины, где стоял княжеский столец, пока пустовавший. Владимирцев было не в пример больше. Старшин от мастеровых рассадили по левую руку от перекладинки. По правую, рядышком с боярином Еремеем Глебовичем, уселся епископ Владимиро-Суздальской епархии Симон и пяток иереев из числа настоятелей самых крупных храмов и монастырей, а напротив них – пяток гостей из числа наиболее знатных.

Все ощущали себя непривычно. Боярину все время казалось, что он роняет свое достоинство в такой компании – иной гость, пожалуй, и побольше его гривенок в калите имеет, а все ж таки за один стол с боярами никто из князей их не усаживал. С другой стороны, тот же епископ Симон сидит и не возмущается такому соседству.

А мастеровым с купцами тоже не по себе. Почетно, конечно, что и говорить, когда тебя уравняли со всей городской верхушкой, такое обращение дорогого стоит, но уж больно оно непонятно.

Потому и смотрели все на вошедшего князя настороженно, с прищуром. Во всех взглядах, устремленных на Константина, явственно читался один и тот же вопрос: «А кто ты есть таков, рязанский князь? С чем во Владимир стольный пожаловал?» Главное же, что больше всего волновало горожан, кем? От ответа на последний вопрос зависело не просто многое, а все, включая и дальнейшее отношение горожан.

Одно дело, если пришел ты хозяином рачительным. Такому Русь многое простить может. Даже кровь не станет неодолимой преградой, если проливал ты ее не излиха. Где грань? Пожалуй, только сердце это чувствует. Ежели не ропщет, не вопиет об отмщении – стало быть, по уму лил, без злобы.