Знак небес - Страница 6

А ныне с нее проку нет. И не поймешь подчас, кто кому больше прислуживает: то ли холопка княгине, то ли наоборот. Разве это дело? Опять-таки и первая размолвка после возвращения Ростиславы из Новгорода тоже из-за Вейки этой окаянной произошла.

Ну, виданное ли дело – столь долгое время не виделись, а она, едва приехав, как уселась у ее изголовья, так, почитай, пять дней и просидела. Да и две ночи первые там же проторчала. Хороша женка, нечего сказать.

Да и потом тоже – хоть не вспоминай. Он смердов в поруб сажает – ведь утаивают дань княжью, стервецы, ссылаясь на недород в полях, а она им туда еду таскает. Через неделю вытащили их из ямы, думал, поумнели на корках хлебных да воде, а глянул – рожи-то у страдальцев еще глаже стали.

С голоду опухли? Не похоже, да и на ногах твердо стоят. Начал дознаваться, кто им подсоблял, стражу виноватил поначалу, а это, оказывается, женка родная свое милосердие явила. Кто, спрашивается, ее о том просил?!

Нет, по дому, по слугам и прочим хозяйственным делам ее попрекнуть не в чем. Да и распоряжается она умеючи – знает, на кого прикрикнуть, кому указать, кого поправить, а кого и вовсе взашей прогнать. Тут она молодец.

Но ведь если бы все двором и кончалось, а то ведь и в его дела нос сует. И ведь чуть ли не с самой свадьбы у нее такое. Больно много воли тестюшка ей в девичестве дал, не иначе. И тоже всегда с вопросами – дескать, поясни, а то невдомек. Начинаешь же втолковывать глупой бабе, и после пятого-шестого ответа чувствуешь себя дурнем, соломой набитым.

Конечно, все это она только наедине творит, когда сраму княжеского никто не видит, но перед самим собой все равно неловко. Да князь он в конце-то концов или смерд неумытый, что она его так в собственную дурость носом тычет?! И никак не поймет, глупая баба, что все равно будет именно так, как сам Ярослав повелел. Плохо ли, хорошо ли, но по его слову, а не по ее. Неужто она считает, что он станет перед нею в своих ошибках сознаваться?!

Да и с походом этим осенним против Константина Рязанского тоже все уши прожужжала. Да ведь не впрямую каждый раз норовила, а с коварным подходцем. Право слово, как гадюка подколодная, все из-за угла, по подлому.

Он в седле уже и сам сколько лет – опыта не занимать, нешто не знает, что неладные у него вои. Почто лишний раз о том напоминать? Ныне вся надежда на дружину брата Юрия да на тех, кто у покойного Константина служил. Хоть и не любил Ярослав старшего брата, но должное ему отдавал – славных воев тот себе подобрал. Славных и преданных.

Последнее, правда, чересчур. Можно было бы и уполовинить преданность эту. Ведь от князя к князю переходить – обычное дело на Руси, и никто тебе это в упрек никогда не поставит. К тому же помер старший брат, то есть не бросили дружинники его, не оставили в час бедствий, а служили до самой смерти. Самое время нового князя выбрать, ему послужить. И ходить далеко не надо. Вон, хоть бы к брату Юрию пришли или к самому Ярославу. Он своих людишек ратных никогда не обижал, держал в чести, в неге да холе.

Нет, не понять Ярославу, никак не понять, почему они, чуть ли не полностью – четыре сотни из пяти – вместо того чтобы во Владимир переехать, вышли из Ростова и осели в слободке близ города.

Сами-то они это свое решение так пояснили Юрию:

– Мы, княже, боле в междоусобьях ваших участия принимать не желаем.

Это Александр Попович так объявил от имени всех тех, кто в слободку ушел.

Ишь как осмелел, а ведь и пяти лет не прошло, как он своего отца, причем даже не попа – дьячка в захудалом селище под Суздалем, покинул и пошел по белу свету счастья искать. Его Ярослав хорошо под Липицей запомнил. Ежели бы не он, не Добрыня – рязанец могучий, прозванный Златым Поясом, не Нефедий Дикун да прочие ростовские удальцы, нипочем не одолели бы его с Юрием воинство новгородские и смоленские полки.

К напору бешеному, к страсти, к азарту боевому еще и умение воинское приложить надобно. Без него никуда. А азарт что – первый бесшабашный натиск сдержать – и все, кончится он. У этих же всего в избытке было. Они и прорвали строй суздальцев, владимирцев и муромчан. Как нож в масло вошли, а уж потом… Да что вспоминать.

Брат Юрий подумал было, что боятся они. Ведь два с половиной года назад против него воевали, теперь припомнить может. Начал он им говорить, что не держит на них зла, что только добро им от него будет, да какое там. Смеются, упрямцы. Отвечают, что ежели кто из ворогов на Русь придет, так они и без зова ратиться встанут, а ежели надобно, то и головы сложат, и никаких гривен за то им ненадобно. А вот так, в княжьих сварах да распрях пустопорожних, они никому не помощники.

Это где же они так смело говорить выучились?! Сразу видать, что никто из них у Ярослава не служил, иначе такими бойкими на язык не были бы. Впрочем, всем известно, что Константин, брат старший, тряпкой был. Да и в Юрии тоже нет особой твердости. Еле-еле сговорил его Ярослав выступить, не дожидаясь погребальной тризны на сороковой день.

И мало того что не все ладно с их дружинами, так еще и Ростислава мухой назойливой жужжит.

Сомнения у нее, видишь ли, в том, что Константин братьев своих поубивал. Да разве в этом теперь дело? А того ей не понять, что этот рязанец проклятый замахнулся на всю Владимирскую Русь, что три кровных его брата под Коломной легли, а четвертый как слег от страшной вести, так и не поднялся. Одни они с Юрием нынче остались.

Это скольких же он племянников Ярославовых одним разом без отца оставил? И такое спускать? Вот бы ей о чем подумать, а лучше и вовсе в дела мужа не соваться. Пускай о хозяйстве мыслит, пряжу с девками прядет, рубахи вышивает.