Знак небес - Страница 57

– Отдай продукт, – заволновался Вячеслав, отнимая у него фляжку, но не забывая похвалиться: – Лично нашел в княжеских погребах во Владимире, – и пояснил туманно: – Я там место для обороны подыскивал на случай внезапной вражеской атаки, ну и заодно уж…

Пока друзья говорили, сани успели углубиться в девственный дремучий лес, застывший в ожидании момента, когда же наконец над ним поднимется тяжелое и величественное зимнее солнце, раскрасневшееся от морозца. Высокие разлапистые ели, плотно закутанные в густой январский снег, медленно проплывали по обеим сторонам уже накатанной неширокой санной дороги.

«Интересно, как они тут разъезжаются-то, если навстречу друг другу?» – поневоле подумал Константин при виде огромных сугробов, возвышавшихся по бокам неширокой колеи. Кругом царило торжественное безмолвие, лишь изредка нарушаемое беззаботными птицами.

В основном это были снегири, которые веселыми стайками вспархивали с деревьев, слегка тревожась от близости проезжающих мимо людей, и тогда с ветвей слетали маленькие пуховые горсточки искристого снега, устраивая что-то вроде миниатюрного снегопада.

Один раз Константин даже приметил рыжую мордочку лисички с любопытным черным носом, которая с интересом поглядывала из своего укрытия на пяток саней и два десятка конных дружинников, проезжавших мимо нее. Если бы с ними были ее извечные недруги-собаки, лисичка, конечно, не была бы такой нахальной, но острое чутье, которое никогда не подводило свою хитрую хозяйку, ничего не говорило ей о четвероногих врагах, потому она так и осмелела.

Воздух был прозрачен и душист. Пахло сочным ядреным морозцем, свежей хвоей и еще чем-то таким, что присуще лишь одному зимнему русскому лесу, который равнодушно взирал на проезжающих путников с высот вершин могучих деревьев.

– Да хватит мне, пожалуй, – ответил Константин, с удивлением чувствуя, что язык как бы еще слушается своего хозяина, но вместе с тем норовит выказать первые легкие попытки неповиновения.

Вячеслав внимательно посмотрел на князя и утвердительно кивнул:

– Сам вижу, что хватит. Ну, тогда ответь мне, как на духу, только без вранья, у тебя к Ростиславе как, серьезно, или так себе, увлеченность пополам с влюбчивостью?

– Жена моего лютого врага… – начал было высокопарную речь Константин, но воевода тут же досадливо оборвал его:

– Я же просил без вранья. Не хочешь правду сказать – вообще ничего не говори. Пойму и не обижусь. Не забывай, мне в двадцатом веке почти тридцатник стукнуло – не сопляк, чай. И не из-за праздного любопытства вопрос задаю – для дела надо.

– А что, с ней что-то случилось?! – резко повернулся к Вячеславу Константин.

Пожалуй, даже чересчур резко. Настолько, что чуть не выпал из саней, но был вовремя ухвачен за воротник бдительным воеводой.

– Нарезались вы, ваше благородие. Это я виноват, не доглядел, – бормотал он, усаживая Константина поудобнее и заботливо кутая в медвежью полсть. – Думал подпоить тебя да все выведать, – вздохнул он. – А вот не рассчитал маленько. В порядке твоя Ростислава – не боись.

Константин медленно и очень осторожно снял с мизинца правой руки маленький перстенек и молча протянул его другу.

– Это что? – не понял воевода.

– Она подарила, перед тем как… ну, тонула. Там на внутренней стороне надпись выгравирована – прочти и все поймешь.

Вячеслав долго вертел в руках перстенек, но затем, отчаявшись прочитать, протянул его обратно князю.

– Что-то шрифт уж больно мелковат, – пожаловался он. – Ты лучше сам мне зачти.

– «Ничтоже от любве крепчайше», – медленно произнес Константин, даже не глядя на гравировку.

– Очень поэтично, – туманно заметил воевода. – Если бы еще кто-нибудь перевел, то совсем бы хорошо было.

– Ничего нет крепче любви. Так что у меня все очень серьезно, Слава. Ты даже не представляешь, насколько, – вздохнул Константин и переспросил с тревогой: – С ней и правда все хорошо?

– Да-а, – задумчиво протянул воевода. – Не нравится мне все это, ох как не нравится. Ведь она же – не забывай – жена твоего злейшего врага.

– Так что с нею? – настойчиво переспросил Константин с еще большей тревогой в голосе.

– Господи, да что ж ты так испереживался-то весь. Сказал же я – жива она, жива и здорова, и вообще все в порядке… у нее.

– А у кого не в порядке? – не отставал князь.

– Будто не знаешь, чья она жена, – хмыкнул Вячеслав.

– Он что – умер?! – ахнул Константин.

И не понять, чего в этом возгласе было больше. То ли сожаления, но лишь оттого, что это ее муж и сама его смерть, невзирая ни на что, все равно причинила бы ей определенную боль, то ли – чего уж тут таиться – облегчения, густо настоянного на радости. Скорее, последнего.

Говорят, что грешно радоваться смерти любого человека. Грешно, даже если он самый закоренелый преступник, негодяй и убийца, казненный по приговору суда. А уж если не можешь сдержаться – радуйся не самому этому факту, а тому, что есть еще справедливость на свете, ликуй не оттого, что палач его повесил или голову отрубил, а тому, что правосудие восторжествовало, хоть и с большим запозданием, но это уж как водится. У Фемиды-то повязка на глазах, слепая она, считай, а слепые и ходят медленно, и все свои поступки совершают тоже без спешки.

Понимал все это Константин умом, а вот сердце сдержать не мог. Известное дело, они с разумом испокон веков не в ладах.

– Живой он, гад, – буркнул Вячеслав. – Знал бы я, что ты так его смерти радоваться станешь, я бы его, гадюку, еще под Коломной удавил бы. Да и давить бы не понадобилось, – чуть подумав, добавил он. – Там и всего-то оставалось – не перевязать вовремя.