Знак небес - Страница 13

• Предыдущая
• 13 / 115
• Следующая

Истошные крики людей, очумевших от увиденного, густо смешивались с пронзительными воплями тех, кто совсем потерял голову и пытался куда-то бежать без оглядки. На людские вопли густо наслаивалось жалобное ржание лошадей, бьющихся в агонии; и вдруг все подавил столь знакомый Ингварю мерный звон мечей, которыми рязанские вои, идущие в сечу, что есть силы лупили плашмя по умбонам щитов в такт своим шагам. А в довершение ко всему раздался необыкновенно страшный громкий голос:

– Бросай мечи на землю, бросай мечи на землю. Бросай мечи на землю, – и тут же, без паузы: – У кого в руках меч – тому смерть.

Каждую из этих фраз голос повторял трижды, строго чередуя их и не останавливаясь ни на секунду. Чуть погодя Ингварь понял, что именно напугало его в этом звучании. Громкость. Ну, не мог ни один человек без передышки кричать так громко, чтобы почти начисто перекрывать все остальные звуки.

Большинство ратников, насмерть перепуганные происходящим, уже ни о чем не думая, действительно бросали выхваченные из ножен мечи, если они вообще у них были, а то и попросту валились навзничь, в ужасе затыкая уши. Некоторые из дружинников, не поддаваясь испугу, напротив, отважно выхватывали оружие и бежали навстречу… Навстречу своей гибели. Как правило, они успевали сделать лишь несколько шагов, а дальше тугой посвист очередной стрелы, сочно впивающейся в человеческое тело, успешно гасил порыв смельчака.

Очнувшись наконец от своего недолгого оцепенения, Ингварь попятился назад, обо что-то зацепился ногой, упал, вновь поднялся и пятился, пятился, пятился, не оборачиваясь, пока не споткнулся о ткань лежащего шатра, в котором отдыхал князь Ярослав.

«Все, – промелькнуло в голове. – Теперь никого нет. Ни Ярослава, ни Юрия. Некому грады жечь, села зорить, людей рязанских в полон брать. Не видать Ярославу Коломны, а мне – Переяславля-Рязанского».

И, странное дело, легкая горечь от последней мысли как-то резко, почти внезапно сменилась облегчением.

– Пусть так, пусть лучше так, – почти беззвучно, одними губами, шептал он, безучастно улыбаясь чему-то светлому и хорошему.

Ингварь, пожалуй, и сам не сумел бы объяснить себе, чего это он вдруг так развеселился.

«А просто так», – ответил бы он, не думая.

Напряжение последних дней, почти физически давившее на плечи и стеснявшее дыхание, теперь куда-то исчезло, и ему было легко и покойно сидеть на остатках шатра Ярослава.

Легко и… очень мягко. Княжич нахмурился, пытаясь понять, на что же это он взгромоздился, провел на ощупь рукой, и вдруг до него донесся еле слышный стон, раздававшийся из-под лежащего полотнища шатра. Он быстро приподнял его и ахнул.

Под тканью лежал живой князь Ярослав. Да, почти весь залитый кровью, сочащейся из многочисленных ран, с донельзя изуродованным лицом, превратившимся в какую-то страшную маску, но живой. Мертвые не стонут.

Ингварь растерянно посмотрел по сторонам. Были в обозе белые и чистые льняные полосы, приготовленные специально для перевязок, но где теперь искать тот обоз в царящей повсюду кутерьме?

«А может, все так и оставить, как есть. Все равно ведь не жилец».

Он посмотрел на залитое кровью лицо Ярослава с двумя резко очерченными морщинами, идущими вкось от крыльев острого носа вниз, к уголкам губ, на темно-красную, почти черную дыру, зияющую у него на месте правой глазницы, убеждаясь все больше и больше, что да, и впрямь не жилец. Однако почти сразу же ему вспомнилось лицо Ростиславы, которая всегда была добра и участлива к нему, Ингварю.

Он еще раз оглянулся по сторонам и медленно потащил меч из ножен.

И заключите безбожный князь Константин Резанский уговор с диаволом, продаша ему душу свою черную. И возжелаша он погубити воинство христово, кое прислали в человеколюбии своем братья князья Юрий да Ярослав, дабы освободити люд резанский от оного насильника и душителя.

И возгорелся огнь смрадный из самих пещер адовых пред воинством сим, и обуяша дымвонький шатры князей славных Юрия да Ярослава и тако же и бояр их верных, и дружины их.

Побиты были все, токмо едину князю Ярославу за праведные дела жизнь дарована бысть. Возопиша в то лето во градах многих на Руси люди, рыдаша горька по праведникам невинно убиенным, а Константин же, слыша плач сей скорбный, ликоваша премного душою сваею чернаю.

И возгорелся в нощи крест огнен пред воями Константина, и бысть оный будто знак с небес, несущий князю в дар славу, победу и благословенье. И хошь ратников резанских числом бысть вчетверо помене, нежели ворогов, но с божией помощью побита они их. Простой же люд Константин велеша щадити всяко, бо ведал, яко те не по своей воле, но по понуждению шли и в грехе неповинны.

Описываемые события второй по счету битвы под Коломной, пожалуй, наиболее загадочны. Остается только предположить, что некое небесное явление, чрезвычайно похожее своей формой на крест, действительно возникло в ту ночь на небе и светилось за спинами рязанцев, вселяя непреодолимый ужас и панику в стане их врагов. Но с этим атмосферным явлением проще, а вот что за огонь обуял шатры владимирских князей, причем практически одновременно, – остается лишь строить догадки.

Я предполагаю, что это был, скорее всего, так называемый «греческий огонь». Попал же он к Константину благодаря отцу Николаю, выезжавшему для получения епископского сана в Никею. Тогда легко объясняется, что именно за это приобретение рязанский князь впоследствии так уважительно относился к этому священнослужителю.

Утверждают, что человек, канонизированный впоследствии церковью, не мог этого сделать, ибо всегда болел душой за мир. Но, во-первых, он мог взять с Константина слово никогда не употреблять его для нападения, а во-вторых, вполне возможно, что отец Николай как раз ничего об этом и не знал. Добывали же этот важнейший секрет его попутчики, посланные князем одновременно с будущим епископом в Никею.