Знак небес - Страница 11

Юрий вначале помрачнел, но затем, что-то прикинув, слегка заулыбался, а чуть погодя и вовсе захохотал во все горло. Глядя на него, развеселился и Ярослав.

– Пускай все забирает, – махнул он беззаботно рукой. – Чай, наследниками меня пока небеса не наделили, так что я ему всю свою вотчину дарю, только чтоб непременно одолел меня поначалу.

– Ну и мое тоже пусть прихватит, – согласился со своим братом Юрий. – Всю землю нашу отдаем.

– Все слыхали? Все слова княжеские запомнили? – строго спросил рязанский боярин ближних людей, тесно толпившихся за спинами своих князей, и пояснил: – Я к тому это говорю, чтоб потом никто не встрял поперек, когда Константин Владимирович свою длань наложит на грады Владимир, Ростов, Суздаль и прочие.

И столько силы и уверенности прозвучало в этих словах немолодого боярина, что челядь, совсем недавно дружно хохотавшая вместе со своими князьями, как-то поутихла. Не по себе стало некоторым, а кто поумнее был, у того и вовсе холодок по коже пробежался. Знобкий такой, тревожный.

Есть с чего тревожиться – слабые люди со своим врагом перед битвой с такой убежденностью и уверенностью не разговаривают.

Вот только княжич Ингварь слов этих не слыхал. Зайдя в шатер, он рухнул навзничь на жесткий воилок, зажмурив глаза и с силой, до боли, сжимая кулаки.

Чем кончатся переговоры – его не интересовало. Впрочем, оно и так было понятно. Ничем.

С самого начала ясно, что владимирские князья потребуют абсолютной покорности и не угомонятся, пока не увидят перед собой униженного и растоптанного Константина, а вместе с ним и…

«Да чего уж там, – подтолкнул он сам себя. – Продолжай, коль знаешь. А ведь ты знаешь».

И он продолжил: «А вместе с Константином такое же униженное и растоптанное Рязанское княжество. Все. Полностью».

Ну ладно, тогда зимою он еще дурак дураком был. В душе обида кипела, в голове неверие держалось. Но ближе к лету, уже по здравому размышлению, до него ведь почти полностью дошел глубинный смысл слов Константина. И не только до разума – до сердца. Ну, разве чуточку самую не хватило, чтоб решиться окончательно.

Потому и Онуфрий, почуяв неладное, скрылся с глаз его долой куда-то в один из ростовских монастырей. Чуял, змий поганый, что не ныне, так завтра еще раз допросит его княжич, как там под Исадами дело было, и придет боярину смертный час.

Так какой черт удерживал его самого, мешая повернуться и уехать куда глаза глядят вместе со своими тремя боярами, продолжающими, несмотря ни на что, хранить верность княжичу. Куда именно? Ну, хотя бы в тот же Чернигов, где его давно ждали мать и братья. Нет, гордость бесовская не дозволяла.

А ведь отец Пелагий не раз говорил на проповедях, что эта треклятая гордыня есть не просто грех смертный, но и матерь всех прочих смертных грехов, которые она же и порождает в человеке.

Да еще стыдоба великая мешала Ингварю. Ну, как же – его ведь вся семья в Чернигове ожидает с победой, а он ни с чем явится. Нельзя.

Кстати, и боярин Кофа его упреждал – пусть вскользь, туманными намеками, но упреждал, что не бескорыстно взялись ему помогать северные соседи.

– Придется тебе, княже, потом такую цену выкладывать, что без штанов останешься, – говорил Вадим Данилович пасмурно.

Да и женка Ярославова тоже на многое Ингварю глаза открыла. Ох, и мудра оказалась переяславская княгиня. Прямо как в воду глядела. Даже слова ее были почти точь-в-точь те же, как у боярина Хвоща.

И тут же в его памяти всплыло, как совсем недавно, буквально дней за десять до того, как им отправиться под Коломну, она спросила его грустно:

– А ты что, и впрямь надеешься, что переяславский князь окажется щедрее, чем твой стрый двоюродный? – И, грустно усмехнувшись, протянула со вздохом: – Эх ты, глупый, глупый.

– Ну, пусть не все грады, но Рязань-то моей будет. Да и Ольгов с Ожском, – пробасил тогда Ингварь, сам внутренне холодея.

Уже тогда он чувствовал, что именно услышит от Ростиславы, и тут же торопливо добавил срывающимся от волнения голосом:

– А уж про Переяславль с Ростиславлем да Зарайском и речи быть не может – они и так мои.

Красавица княгиня в ответ лишь пожала плечами и нехотя заметила:

– Коли так хочется тебе – надейся.

– А ты как думаешь?

Ингварю почему-то очень хотелось выслушать ее точку зрения, к тому же он успел убедиться в том, что мудра Ростислава не по годам, несмотря на писаную красоту и молодость – лет на семь-восемь, не больше, была она старше самого Ингваря.

Сколько ни слушал княжич ее рассуждения – так там ни убавить, ни прибавить, а всегда в самое яблочко.

Она вновь пожала плечами, но потом вдруг решилась и, склонившись к Ингварю, заговорщически шепнула на ухо:

– А ты князю Ярославу о том не сболтнешь?

Тот от возмущения чуть язык не проглотил. Сказал бы ей, да слова подходящие на ум, как назло, не шли. И за кого она его вообще считает – за изветника поганого?!

– Да верю я тебе, верю. – Она примирительно положила ему на колено ладонь, на которой лишь на среднем пальце одиноко красовался серебряный перстень с большим ярко-красным рубином. – Только боюсь, горькими для тебя будут мои мысли.

– Какие есть, – пробурчал Ингварь. – Зато мудрые, – авансом поощрил он ее будущую откровенность.

– Твои бы словеса да богу в уши, – невесело усмехнулась Ростислава. – А еще лучше – князю Ярославу. Ну да ладно, слушай, что я мыслю. Те грады, которые и так твои, может, и впрямь тебе достанутся. Должна же и у моего мужа совесть быть, хоть чуток, – протянула она со вздохом. – К тому же с ним рядом Юрий будет. А что до остального – тут намного хуже. Ну, Коломну он уж точно себе охапит, чтобы иметь свободный ход на Оку, да и Лопасню заодно. А Рязань стольную… может, тоже тебе отдаст. Только не град, а угли да пепел.